«Не гаснет памяти свеча...» (дети войны)
«ЧТОБЫ ПОМНИЛИ...»
Опять весна приходит, всё в расцвете, о том мае как мечтали мы. И хочется сказать любимым детям, как дорог жизни миг и небо без войны.
И что житейские проблемы разобьются о солнечные дали перемен, что мальчики из армии вернутся И будет для мечтаний много тем.
Уходит важное из жизни поколенье, которое хотело б донести, До этих девочек и мальчиков мгновенья лишений и потерь, военной горести.
Войны, которая и через годы снится, изрытая окопами тех дней. И кровоточат раны, листаются страницы заветной книги жизни и памяти о ней.
Пусть будет эта память для нас вовеки вечной, пусть помнили бы дети огромнейшей страны. Чтоб жизнь была у них счастливой и беспечной. Цена у этой жизни в истории войны.
(Ирина Мелицкая)
За всю историю человечества Великая Отечественная война 1941-1945 гг. была самой кровопролитной, самой жестокой, самой страшной войной. Победу в ней приближали как могли не только солдаты, офицеры и медики, в глубоком тылу ее приближали женщины, а также подростки, которых сейчас называют детьми войны.
История советской деревни в годы Великой Отечественной войны - это история беспримерного героизма и трудового подвига миллионов селян. В результате стремительного наступления фашистской армии были оккупированы сельскохозяйственные области Советского Союза. Вся тяжесть сельскохозяйственных работ в колхозах легла на плечи подростков 12-16 лет, женщин и стариков. В тяжелейших условиях военного времени колхозное крестьянство Советского Союза выполняло свою главную задачу - обеспечить бесперебойное снабжение армии и города необходимым продовольствием и сырьем.
Мои воспоминания, наверное, не будут отличаться оригинальностью - такая судьба у миллионов людей, это биография старшего поколения страны. Но именно поэтому я и взялась за перо, чтобы в преддверии 76-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне еще раз напомнить особенно нынешней молодежи, нашим внукам и правнукам, какие испытания выпали на долю их сверстников, немногим полувека назад, и как стойко, мужественно переносили они тяготы военного времени, а затем восстанавливали разрушенное войной народное хозяйство.
Во время Великой Отечественной войны, когда ждали наступления японцев (никто не сомневался в нападении Японии), поэтому держали резерв воинских частей на Дальнем Востоке, в том числе и Амурской области. Где-то в 1943 году по реке Селемдже шли пароходы с баржами, груженные бомбами, делая остановку в селе Путятино, чтобы разгрузить эти баржи. Солдат поселили в школе, а офицеров расселили по частным домам. Мама к этому времени была солдатской вдовой, у нее в начале войны погиб муж, оставив ей четверых мальчишек-погодков. Поселился и у мамы в доме офицер. Встретились стройная, красивая 35-летняя женщина и офицер чуть постарше ее. Случился военно-полевой роман, который продолжался полгода. У этого офицера погибла семья при бомбежке в г. Смоленске. На месте бывших домов остались только воронки. Все это он -увидел, когда после лечения в госпитале получил разрешение заехать на сутки домой. По этому поводу вспоминаются слова военной песни: «Хотел я выпить за здоровье, а должен пить за упокой...» Живя у мамы в доме, он очень жалел ее мальчишек, заботился о них. Им он отдавал свой офицерский паек. Как бы там ни было, но он спас и мальчишек, и маму, и старенькую бабушку от голодовки. Потом пришел приказ - выдвигаться ближе к Маньчжурской границе. Приказ есть приказ - в том же составе и на тех же баржах с бомбами и пароходах они поплыли по реке. Он только успел с парохода моей маме крикнуть: «Любимая, у нас будет дочка, назови ее Людочкой» Уплыл на войну с Японией офицер, с которым было связано мое появление на «свет». Его дочку уже много, много лет зовут Людмила Алексеевна. С войны он не вернулся. Я стала в семье пятым ребенком, плюс мама с бабушкой. Считаю себя настоящей амурчанкой, ведь я родилась в 194 4году в селе на берегу красивейшей горной реки Селемджи, где водилось много разной рыбы. Меня с детства окружала великолепная природа, чистая и благоуханная, полная земных прелестей, щедрая: вокруг была тайга, где было много ягод, грибов, орехов, таежных «овощей» (крапивы, лебеды, щавеля), а также много лекарственных трав, в которых разбиралась моя бабушка.
Мы не были на полях сражений. Не слышали свиста пуль, но мы испытывали в тылу все «прелести» не только военного, но и послевоенного времени и, не жалея сил, помогали взрослым как могли. В городах после войны стало жить немного легче, а в селах еще, пожалуй, на целое десятилетие после войны затянулось восстановление народного хозяйства.
По-прежнему не было у нас в селе электрического света, нужен был керосин для ламп с фитилем. Не было паспортов, а без них никуда нельзя было выехать. Не было трудовой книжки, а за рабочий день ставили галочку. Колхозники денежной оплаты не получали, поэтому в семье не было денег, все ходили в тряпье. Обязательным было выполнение продовольственного налога, по которому каждая семья должна была сдать 210 литров молока и 45 кг. мяса в год. Я в пятилетнем и шестилетнем возрасте летом каждый день в 2-х литровом бидоне носила молоко на приемный пункт, который находился в конце нашей улицы. Когда у нас подросла телочка, мы зарезали старенькую худую корову, которая падала на передние ноги от голода, чтобы отдать мясо за продовольственный налог. Мясо частями на приемный пункт носили братишки. Все это потом сдавалось государству.
Мои братишки-мальчишки ближе к весне, началу лета собирали прошлогоднюю картошку, почти чудом уцелевшую после уборки урожая. Перекапывали еще мерзлую землю, выковыривали полусгнившую картошку, выбрасывали из нее червей. Но все равно радовались, когда приносили много этой неприятно пахнущей гнили домой. Из такой картошки пекли лепешки «тошнотики» - их так тогда называли, сейчас их из нормальной картошки называют драниками.
Когда наступала весна, то мы уже зажили по понятиям того времени, на широкую ногу. Первыми появились подснежники. Братишки их выкапывали с корнями в виде луковиц, приносили домой и съедали все вместе, т.е. и корень, и листья, и бутоны цветов. А когда уже подсыхала земля, то ходили в лес и собирали там желуди. Хорошо, если удавалось найти 10-15 желудей. Из них с добавлением высушенных и растертых листьев клена получался вкусный суп. Ели почки деревьев, березовые сережки, цветы багульника, позднее лук, чеснок полевой, сосали и жевали любые травы, которые давали сок.
Когда в семьях уже не могли подниматься от голода, им выдавали 2 кг. муки, из нее делали болтушку, которой отпаивали. Я видела, как люди в селе умирали от голода, прямо на улице падали и не вставали. Особенно тяжелы были суровые северные зимы, жесткие морозы, вьюги. В такие дни особенно часто находили замерзших. Ведь Селемджинский район, где располагалось село Путятино, находится на севере Амурской области, и когда морозы были выше «40» градусов, не выдерживали даже деревья, особенно береза, они ночью трескались пополам.
Одно время мама работала свинаркой. На колхозной ферме свиней кормили жмыхом. Бригадир ежедневно выдавал маме дневную норму на корм свиньям. Мама жмых разрубала на куски и замачивала в бочке. Братишки караулили, когда уйдет бригадир, и мама, вытащив из бочки кусочки, клала за пазуху братьям, а они бежали домой, где их ждала я. Мы вместе съедали эти кусочки, после чего у меня открылся кровавый понос, как и у других, таких же маленьких детей в деревне, которые ели жмых. Его, оказывается, нужно было еще сварить. Меня спасла лекарственными травами моя бабушка.
Когда братишки с собакой и ведрами шли выливать в поле из нор бурундуков, то обязательно меня брали с собой. Мне покажут на лужайке, где растет лебеда, крапива, где щавель и я собираю эти травы в корзину. А они тем временем найдут озерко и пригорки, где находились норы бурундуков. Набирают полные ведра и льют в норы. Дорогой домой рассказывают, как приходилось по 50 ведер заливать в нору, чтобы бурундук выплыл и тут собака его хватает и отдает братишкам. Эти зверьки ели экологически чистое зерно, поэтому были толстые. Дома с них снимали шкурки и разделывали, а потом жарили в сковороде. Это было «царское» блюдо - запах свежинины заполнял весь дом. Мои травы из корзинки сортировали и всю неделю с ними варили супы, немного приправляя суп толченым зерном.
Однажды мама вспомнила о шкуре коровы, которая была забита в конце войны и хранилась на чердаке. Мама рубила топором эту шкуру, братишки осмаливали на костре и варили из нее суп.
Входило в мои обязанности сушить, если солнце — то на улице, если дождь, то на листах на печке ягоды и овощи. Братишки мои нарезали целый таз кисточек дикой яблони, кисточек спелой черемухи, дички-груши. Я отрывала ягоды от кистей и сушила. Зимой это все мололи и делали начинку, когда пекли тарочки, сейчас их называют ватрушками. Также вытаскивала семечки из подсолнухов, вытаскивала семечки из тыквы и все это сушила. Высушенные ягоды и семечки поднимали на чердак. Особенно мне нравилось резать тыкву на кусочки и сушить ее в духовке печи. Для нас она была лакомством. А еще я вышелушивала зерна из початков кукурузы. Зерна также сушила и затем эти зерна мололи на жерновах, которые у нас стояли в подполье, чтобы сделать муку. Огород у нас был 40 соток. На семейном совете решили поделить его на деляны для прополки и окучивания картошки. Получалось по 8 соток на братишек и маму. Братишки днем поработают на огороде, умудряясь сбегать на речку искупаться, и снова на огород. Мама свою долю делала ночью при луне потому что она работала с восхода до захода солнца. Мне доставались 3 грядки. Я просила грядки, где овощи с крупными листьями, которые отличались от травы на грядках. Мне доверяли грядки с редиской, свеклой и брюквой. Я на корточках могла один день полоть одну грядку. И за это меня хвалили. Для того, чтобы содержать корову, нужно было косить сено. Помогали маме косить сено братишки. Для них это был тяжелый физический труд С 1 июня по 1 сентября братишки работали - 14-летний работал прицепщиком, 12-летний пас колхозных телят, 10-летний возил на телеге в бочке воду для полива на полях, 8-летний носил босиком по полям, где работали женщины, солдатские треугольники, в которых в основном были похоронки. Работали они по 12 часов под палящим солнцем, и проливным дождем.
Зимой по вечерам, когда мама была еще на работе, мы, дети, садились за стол и читали сказки Пушкина, рассказы Л. Н. Толстого, стихи Некрасова, Кольцова и т. д.
Мигал фитилек, вставленный в керосиновую лампу. Все прочитанное трогало каждого из нас до слез. Сочувствие, жалость к бедным людям воспитывались вот на таких произведениях. Все мы через всю жизнь пронесли любовь к книгам, стремились помогать другим, уважительно относились к старшим - это все лучшее, что воспитывала в нас наша Великая литература. Глядя на братишек, как они «поглощают» книги из сельской библиотеки, я научилась читать в 5 лет, в шесть я научилась уже писать. В этом возрасте братишки записали меня в сельскую библиотеку. Став постарше и живя уже в городе, я покупала книги, которых не было в библиотеке. Придя домой с новой книжкой, а жила я в длинном деревянном бараке, где было 30 квартир, я собирала чуть помладше меня девчонок и мальчишек (детей горняков и фронтовиков). Они усаживались на пол около печки - не хватало табуреток, и слушали мое чтение. А потом некоторые из них дома пересказывали своим родителям что узнали из новой книги. Наверное, такая любовь к книжкам предопределила выбор моей профессии - я стала не просто библиотекарем, а любимым библиотекарем среди учащихся и студентов.
Когда уезжала из нашей деревни воинская часть, то солдатики носили по домам, где жили многодетные семьи и погиб на войне кормилец, списанные с дырками старые солдатские одеяла, прострелянные пулями солдатские шинели, изношенные телогрейки. Солдатики благодарили жителей за то, что кто-то, когда-то угощал их парным молоком, молодой картошкой и тыквой, подсолнухами и редиской, красными помидорами и молодыми огурцами. Принесли и в наш дом списанные вещи. Ох, как эти вещи пригодились при подготовке детей в школу! Мама наша была портнихой, ее в молодости научила шить старшая сестра, и к тому же она еще подарила ей швейную машинку марки «Зингер».
В школу я пришла практически подготовленной - умела читать и писать. Я начинала учиться в школе после войны. Но отголоски войны были еще свежими. Учебников совсем не было, Может быть, два или три на весь класс. Учительница расписывала время пользования учебниками по минутам. И мы, в отведенное нам по графику время, шли к подруге или однокласснику, а он порой еще был не готов, не читал, не успел заучить, но время его вышло, и он отдавал учебник. Писали деревянными ручками с перышками, которые выдавали только в школе. За хорошую учебу отличников, а братишки и я, в том числе, были отличниками, в конце четверти учебного года поощряли - выдавали карандаши, перышко, ручку, тетрадку. Получить такое вознаграждение было счастьем. А вот с обувью была настоящая катастрофа. Хорошо было летом - можно было ходить босиком с мая по октябрь. Правда, грязные подошвы каждый вечер приходилось очищать кирпичиком потому, что совсем не было мыла. А осенью, зимой и весной совершенно нечего было обуть на ноги. Обуви не было никакой. Осенью и весной мама шила со списанных военных телогреек стеганые чуни, где-то доставала галоши. В этой обуви и ходили. А если нельзя было достать галоши, то мама приносила лапти, которые плели в деревне старики. Весной к лаптям приделывали деревянные колодки, чтобы ходить по весеннему половодью. Зимой для школы в семье была одна пара валенок. Так было и в других семьях. Вот поэтому сельская семилетняя школа работала в три смены по три урока. Один братишка приходил из школы и снимал валенки, второй обувал эти валенки и шел в школу, потом приходил из школы и отдавал валенки третьему. Сами изготовляли грубую одежду, типа «одетого мешка». Из старых списанных солдатских одеял мама братишкам шила штаны, а из старой мешковины пошила рубахи. Одному из братишек мама сшила одну штанину из кусков красного одеяла, а другую - из кусков синего. И ничего. Никто не смеялся, а, наоборот, в деревне завидовали его теплым штанам и возможности ходить на учебу в школу.
После трех уроков в школе я приходила к матери помочь, когда она работала на зерновом дворе, где сортировали зерно для города и для посева, пропуская его через веялку. Веялка была ручная, ручки веялки крутили по очереди женщины. Я специальным совком наполняла ведра зерном, а женщины эти ведра поднимали и засыпали в веялку.
В конце лета заканчивались полевые работы, а также пастбища для скота. Всех подростков, в том числе моих братишек, переводили на осенние работы. Они по-прежнему с утра ходили на три урока в школу, а после обеда помогали взрослым. На быках и даже коровах мой братишка возил в бочках воду летом для полива. А осенью сделал на телеге борта из досок и стал возить навоз на поля, и сваливать его в кучи, а его одноклассники приходили и раскидывали тот вилами.
Осенью собирали урожай, все работы велись вручную. На телеге, запряженной лошадью, братишка вывозил с поля овощи и картофель, а потом с одноклассниками работали на сортировках, перебирали овощи, затаривая их в ящики. Взрослые их потом отправляли в воинские части.
Другой братишка, который летом пас колхозное стадо телят, осенью помогал взрослым жать серпом зерновые, вязать снопы. Снопы вязали без шпагата, руки до локтей были подраны. Рвали турнепс для скота. Ворошили сено, а высушенное увозили в сараи на хранилище. Видя, как устают женщины на зерновом дворе, подростки приходили вечером туда, где до глубокой ночи вместе с ними перелопачивали зерно.
Наверное, у нас был самый большой дом в деревне, и поэтому девочки из моего класса приходили ко мне, и мы садились за большой стол, где чистили картошку, потом резали её на аккуратные кусочки, которые сушили на большой печке. Этот сушеный картофель взрослые отправляли в воинские части.
Моя чудесная бабушка тоже помогала нам. Она с нами, девчонками, ходила с палочкой в лес. И этой палочкой показывала нам, какие грибы можно рвать, какие лекарственные травы можно собирать, и просила побольше в мешок нарвать листьев красной дикой смородины, чтобы потом заваривать вместо чая. Все это объясняла тем, что это мы все будем вместе сушить, а взрослые все это будут оправлять в больницы Амурской области.
Всем классом ходили всю неделю, пока она росла, на сбор черемши. Дикий чеснок применяли как лекарственное растение. Взрослые потом обрабатывали эту черемшу и вывозили на катере в Благовещенск в госпиталь для инвалидов Великой Отечественной войны. Черемша была важным подспорьем в борьбе с цингой.
Еще я помню из послевоенного детства, когда училась в начальных классах, как директор весной на школьной линейке просил учащихся, когда придут 1 сентября на занятия, принести с собой литровую банку ягод шиповника и 0,5 банки березовых почек. Его задание было полностью выполнено. Все это было упаковано и отправлено катером сначала по реке Селемдже, потом по Зее, и только потом по Амуру в Хабаровский госпиталь для инвалидов Великой Отечественной войны. В госпитале ягоды шиповника использовались как витамин С, а березовые почки, настоянные на медицинском спирте, применялись для обработки и заживления гнойных ран.
В 10-и километрах от нашего села и в 5-и километрах от Ново - Киевского увала, нашего районного центра, во время войны находилась летная часть. После ее перевили, а в оставшихся казармах сделали интернат для детей, оставшихся без родителей. Изможденные дети нуждались в витаминах. Об этом в школе мы узнали от учительницы, у которой погибли на фронте два сына. Она была инициатором сбора брусники для детей из интерната. Всю неделю мы, третьеклассники, уходили после уроков на сбор брусники. За нами последовали и другие классы. Собранную бруснику высыпали в большую бочку на телеге в школьном дворе, и потом сторож школы брал в колхозе лошадь, и отвозили эту бочку в интернат. Позже приезжал к нам директор интерната и на линейке благодарил за детскую помощь. Впоследствии на месте интерната вырос поселок Пионерский.
По всей вероятности, я застудилась, когда собирали бруснику, ведь была осень. Был отит с высокой температурой. Я круглые сутки плакала от боли, а братишки бегали по домам в деревне и говорили, что умирает наша любимая сестренка, просили у людей отруби (врачей в деревне не было и лекарств тоже). Они все же достали отруби, и по очереди ночью топили печь и нагревали их в сковороде, потом заматывали в платок, и прикладывали на ухо. Тогда я могла немного уснуть (грелок тогда не было). И так всю неделю. Потом все прорвало, и пошел гной, а в школу я все-таки ходила, и учительница на перемене мне снимала гнойный платок и меняла на свой платок, а гнойный забирала домой стирать. Когда я выздоровела, женщины маме говорили, это хорошо, что прогревали, а так бы гной пошел в мозги, и на этом бы закончилась моя детская жизнь. Братишки сами меня выхаживали и не будили маму - ей с утра предстоял 12-и часовой рабочий день и у неё болели язвы на ногах от укусов голодных свиней на колхозной ферме. Язвы эти для заживления она мазала самодельным березовым дегтем.
Самое тяжелое воспоминание послевоенного детства - это очереди за хлебом. Хотя в 1947 году отменили карточки на хлеб, но огромные очереди за хлебом остались. На семейном совете решили, что за хлебом будут ходить самый младший из братишек и я. Так все четыре года, т. е. с 1 -го по 4-ый класс, я ходила с братишкой за хлебом. Мы вставали в четыре часа утра и шли пешком три километра в соседнее село Таскина, где находилась пекарня. Шли мимо леса и где-то недалеко от дороги, особенно зимой, выли волки, (а волки тогда одолевали). Братишка всегда носил с собой спички, чтобы при приближении волков успеть зажечь или кусты, или дерево, или стог сена. Волки боялись огня. Приходили в пекарню в пять часов утра, и занимали очередь. Если это было лето, то садились на завалинку, и я клала свою голову ему на колени и засыпала. Если была зима, то нас запускали в прихожую пекарни, и мы садились на пол. В семь часов утра начинали отпускать хлеб (тогда строго соблюдалась норма отпуска) по одной булке в одни руки. Для меня, маленькой голодной девчушки эта черная, ржаная булка хлеба казалась тяжелой. Кто приходил к открытию пекарни, ему просто не доставалась хлеба - не хватало в пекарне муки. Из пекарни мы шли быстрее потому, что уже начинало светать. Положив дома хлеб, шли в школу. Единственная радость для меня после таких «походов» была натопленная сторожем в школе печь и я, как первая приходившая, занимала место за партой возле теплой голландки. Принесенный нами хлеб резался бабушкой на 7 человек. Так получалось у нас по 300 граммов на сутки на каждого члена семьи.
До сих пор удивляюсь, как мои деревенские братишки могли стрелять, в возрасте 14-и лет одному и другому 12 лет, из ружья попадая в цель. Когда начинался перелет диких гусей и диких уток, который проходил неподалеку от нашей деревни, они уходили на охоту с ружьем, оставшимся от погибшего отца. Если они вечером чистили ствол ружья и катали дробь, т. е. делали пули, значит, завтра они уйдут на охоту. Я начинала плакать и просится уйти с ними по причине того, что после войны практически в каждом доме были крысы (было просто какое- то нашествие крыс). Иногда они отводили меня к соседям, а иногда брали с собой, садили меня где-нибудь на пенек, и немного отойдя, устраивались в кусты для стрельбы. Они всегда возвращались с гусем или уткой за поясом. Домой я шла рядом с ними и все смотрела на утку и гуся, мне было их жалко, а братья наоборот шли радостные, шли как взрослые заправские охотники с ружьем на плече и с добычей за поясом. Потом мама дома общипывала перышки и делила добычу на кусочки, которые в посудине опускала в колодец, (холодильников тогда не было). Пусть в чугунке (кастрюль тогда не было) варился маленький кусочек мяса - все равно в семье был праздник.
Не только во время войны, но и в послевоенное время было по всей стране распространено тимуровское движение. И наша сельская семилетняя школа не стала исключением. Буквально в каждом классе были ученики, у кого погиб отец или слегла по болезни мать - сказалось военное лихолетье. Учителя в каждом классе создавали из учащихся небольшие группы по 3-5 человек, которые ходили таким семьям помогать. Помогали заготавливать дрова, пилили тонкие березы, потом еще их пилили на меленькие чурбачки, которые складывали в ряд вдоль плетня (заборов тогда не было) и еще носили воду. Девчонки из этого же класса убирались в доме и мыли полы, работали в огороде. Нам четвероклассникам, трем подружкам, учительница дала задание помочь деревенской бабушке - повитухе по фамилии Щучкина. Она принимала у женщин в роды (тогда не было ни гинекологов, ни акушерок). За ней из ближайших сел - Таскино, Угловое, Сапроново, Мазаново зимой приезжали на санях, летом приезжали на телеге, и даже приплывали по Селемдже лодкой. Она была доброй и ласковой. Жила одна в старом покосившемся доме. Дрова для топки русской печки, на которой она спала, заготавливал колхоз.
Наша задача состояла в том, чтобы наносить ей воды из колодца, прибраться в доме, помыть полы, забрать у нее белье домой для стирки, а потом принести ей чистое. В благодарность за правильно проведенные роды женщины по очереди носили ей картошку с разными овощами и немного продуктов, какие были у них дома. Делая что-нибудь во дворе, мы видели, когда идет по улице бабушка Щучка с палочкой, и сразу бросали дела и бежали - в основном девчонки - к ней навстречу. Она называла нас милыми детками и гладила каждого из нас по голове. А нам большего и не надо было. Мы приходили к ней убираться даже тогда, когда ее не было дома (раньше не было замков - дверь подпирали лопатой). Мы догадывались, что, если её нет дома, значит, забрали на очередные роды.
Как-то мальчишки-тимуровцы семиклассники напросились после занятий в школе зимой в колхозном коровнике чистить загоны, где работали их мамы. И потом, когда отчитывались на пионерском сборе в школе о проделанной работе, рассказали интересный случай. В одном из загонов мальчишки услышали разговор и подошли. Оказывается, сидели на корточках возле лежащей коровы доярки и просили её... «Зорька, милая мы знаем, что ты с голода упала на передние ноги. Сейчас мы тебя отпоили мучной болтушкой, давай подымайся. Ты должна еще пахать колхозное поле и давать молоко государству». Еще долго гладили её по шее, просили хорошими словами и помогли ей встать. Деятельность тимуровцев вызывала самую горячую благодарность бывших фронтовиков.
Когда я еще не ходила в школу, помню, как мама однажды сильно волновалась о своих сыночках, которые ночью ушли с санками в лес за дровами. Это была зима. Мама утром ушла в конюшню (подошла ее очередь взять лошадку для заготовки дров), пока запрягала, пока добрались до леса, уже был обед. Пилила, рубила, складывала чурбачки на сани. Подошла к лошадке, она трясётся, значит, замерзла и переминается с ноги на ногу, вот-вот упадет с голода на передние ноги, а с места не трогается. Мама перепугалась, если лошадка упадет, то мама должна остаться с ней, значит, к утру до смерти замерзли бы обе. Мама решила дрова брать с саней и раскладывать кучками вдоль дороги по обе стороны. Подошла к лошадке и прислонилась к ней лицом, а когда посмотрела её в глаза, у лошадки катились слезы. Мама говорит, что когда-то читала, как домашние животные, в том числе лошади, понимают несколько человеческих слов. Вот так и мама что-то говорила лошадке и целовала ее глазки и мордочку. Лошадка потихоньку пошла, и сама останавливалась через каждые сто метров, пока мама вытаскивала из саней дрова. Начало темнеть (часов тогда не было), она по солнцу определила, что уже четыре часа, а зимой в это время уже темнеет. Подъехали к дому и братишки, выскочили во двор, чтобы носить дрова, а тех нет. Мама попросила сынков взять самодельные свои и соседские саночки, и ехать собирать дрова. Разыгралась метель, и если бы братишки не забрали дрова, то их к утру бы замело снегом. Когда они вернулись, было далеко за полночь. Затопили печь, закипела вода, выпили кипятку, положили в рот по кусочку глины, чтобы утолить голод, и легли спать.
Мальчики с моего класса носили в кармане камешки. Зачем эти камушки я увидела на перемене, когда они наперегонки бежали в каморку сторожа школы и клали эти камушки на горячую печку, а после звонка на урок, брали эти камешки в кулак и так держали их весь урок, согревая руки.
Несмотря на малолетство, каждый братишка постоянно думал, где и как достать пропитание. И вот однажды зимой мой братишка с соседними друзьями ушли на речку, где сделали прорубь, чтобы ловить рыбу. На льду братишка как-то оступился, и упал в ледяную воду. Сам он выбраться не мог - лед, за который он брался вокруг проруби, отламывался. Тогда друзья побежали и отломили на берегу большую ветку и подали ему в руки, так и вытащили, отвели домой. К счастью, его мама была дома. Он стоял как Карбышев (это наш советский генерал, находясь в концлагере за то, что не перешел в немецкую армию, принял страшные муки. Немцы вывели его из барака, поставили на ящики, и обливали на лютом морозе холодной водой, пока он не стал ледяной глыбой. Его имя стало нарицательным, отсюда и пошло выражение «КАК КАРБЫШЕВ»). Так и мой братишка стоял весь во льду. Пришлось маме острым ножом срезать вместе с волосами шапку, разрезать телогрейку, штаны и обувь. Потом она растерла его самодельным лекарством (скипидар с внутренним свиным жиром), укутала и уложила спать. Утром он даже не чихнул, ни кашлянул, не заболел воспалением легких, а пошел в школу совершенно здоровым.
Мама наша после революции закончила начальную школу, и имела четыре класса образования. Для того чтобы учиться в пятом классе нужно было ехать в город и платить за обучение в каждом классе. Вероятно, такой возможности у родителей не было. Шла Гражданская война, во время которой в нашем большом доме, вернее, это был дом бабушки с дедушкой, попеременно находились то офицеры Красной Армии, то белогвардейцы, то корейские, то японские офицеры, которые просили маму, тогда десятилетнюю девочку, учить их русской разговорной речи, а в благодарность за это учили её некоторым их словам. Больше месяца они не находились у нас потому, что наши партизаны, собрав в деревнях продукты и оружие, выходили из леса и гнали «непрошенных иностранных гостей» до самого Амура и Тихого океана, откуда они на пароходах уплывали за границу. Мама запомнила много корейских и японских слов, которые они использовали в общении.
Братишки, когда мама бывала дома, просили её поговорить по-корейски или по-японски. Она выполняла их просьбу, а они так заливисто смеялись над этими словами что, глядя на них, и я начинала смеяться. Я до сих пор помню корейские слова. Мама была в деревне самой образованной женщиной, её уговаривали во время войны поехать в Хабаровск учиться на председателя колхоза.
Она до войны, всем обращавшимся к ней, писала прошения, жалобы, обращения и т. д. В войну работала по 12-16 часов, и ей уже некогда было писать. Как вообще могли женщины, вечно голодные, изможденные, полураздетые работать по 16 часов без выходных?! Иногда мама приходила с работы в 10 часов вечера. Мы в это время естественно спали. И чтобы не будить нас для того, чтобы мы откинули крючок на двери, она залазила в дом через окно. Еще что-то постирав и сварив для нас какую-то кашу, она ложилась поспать на 2-3 часа. И ровно в 6 часов утра снова через окно выбиралась и шла на работу. Председатель колхоза предупреждал женщин, чтобы закрывались на крючок потому, что по трассе, которая шла через нашу деревню, двигались дезертиры и бывшие полицаи, просившиеся на ночлег. Эта трасса шла в северные районы Амурской области и дальше - в Якутию. Туда на север и шли полицаи в расчете спрятаться в таежных домиках от суда за измену Родине.
В деревне прослышали, что я в школе отличница, что пишу красиво без ошибок, и стали обращаться ко мне. Так с 1 -го по 4 класс, особенно в долгие зимние вечера, при свете керосиновой лампы я писала приходящим письма. Они приносили адреса, и я подписывала конверты в разные края Советского союза (это Могилевская, Воронежская Тамбовская области и т. д.). Писала, естественно, под диктовку. Я до сих пор помню содержание некоторых писем, где они просили дать ответ о том, вернулись ли их родственники, которые были угнаны во время войны в Германию, вернулись ли из концлагерей, из партизанских отрядов, какая у них теперь там жизнь в разоренных городах. Писала я письма в разные города, где находились госпитали инвалидов войны, писала в воинские части. Просьба у женщин была одна - найти отца, мужа, брата, сына. Может, лежит в госпитали без рук и ног, и не хочет об этом сообщить, может, пропал без вести или погиб, тогда где похоронили. Я так старалась писать, что женщины в благодарность мне оставляли чистые листы бумаги. Так что я в школе не писала между строк на старых газетах и журналах, а писала на принесенной «ходоками» бумаге, так называла мама женщин, которым я писала письма с просьбами. Из-за дефицита бумаги все обучение в школе ориентировалось на устное запоминание.
Кроме 40 соток огорода около дома давали еще 15 соток для посадки овощей. На семейном совете решили на 5-ти сотках посадить подсолнухи, чтобы сделать из них потом немного подсолнечного масла, еще на 5-ти сотках посадить тыкву для каши зимой, и еще на 5-ти сотках посадить табак - самосад, чтобы потом обменять на керосин для лампы, на одежду, а может, если повезет, на продукты. Так и делали - садили, потом меняли. После войны разрешили собирать колоски, и братишки, уходя далеко на колхозные поля, осенью собирали колоски ржи, проса и пшеницы. Собирали листья мерзлой капусты, стручки фасоли и гороха. Собирали сою, которую дома на печке в чугунке распаривали и ели как кашу. Я же любила жарить сою на печке. А главное моя задача заключилась в том, что я отвечала за «производство» табака. Братишки в мешках с огорода приносили листья табака. Я эти листья нанизывала на нитки, и развешивала на чердаке для просушки целыми партиями. Высушенные листья измельчала, и раскладывала потом в сшитые мамой кисеты. Прежде чем менять табак, я наполняла посылку табаком, клала туда свое письмо и несла на почту, чтобы отправить в госпиталь для инвалидов войны в Благовещенск. Госпитальные посылки не оплачивались, шли бесплатно. Благодарственный ответ приходил незамедлительно. А еще была у меня одна, интересная обязанность. Я периодически наполняла свежескошенным, пахнущим травами или сеном матрасовки с наволочками (тогда не было матрасов и постельного белья), на которых сон был крепким и сны чудесными. Через какое-то время старое сено выбрасывали, стирали матрасовку с наволочками, и наполняли новым сеном, а спали, укрывшись дерюжками. Это было лето. А зимой спали на большой русской печке, где всем хватало места. Было в доме холодно, и вода, принесенная с вечера, к утру в ведрах замерзала. И еще у меня была обязанность - мыть в доме полы. Пол был некрашеный, приходилось его натирать металлической щеткой, и я очень уставала.
Вся война для нашего народа была бедой, болью, страданиями и постоянным страхом за судьбу близких, за судьбу Родины. Детство подростков было очень горьким и трудным полураздетое-полуголодное, но зато трудовое и боевое.
«Частенько тогда голодали, и что это была за еда: крапива да лебеда.
Одеты, обуты в обносках, но счастливы
были вполне, что выстрадали Победу
со взрослыми наравне.»
Страна нуждалась в рабочих кадрах. Нужно было восстанавливать разрушенные города, поднимать сельское хозяйство, варить сталь, добывать уголь и т. д. Поэтому была установка - после семи классов ехать учиться в школу ФЗО (фабрично заводское обучение), где курсанты находились на полном государственном обеспечении.
Мы в день войны солдатами не стали
Всего лишь на вершок не доросли.
С отцами расставались на вокзалах,
Мы, как один, в школу ФЗО шли.
В школу ФЗО г. Райчихинска с самого начала войны брали подростков, достигших 16-летия, которые должны были на производстве, после учебы, заменить отцов, ушедших на фронт. Тогда их обучали профессиям: машинист экскаватора и слесарь по наладке горного оборудования, машинист паровоза и слесарь по наладке подвижного состава, строитель и слесарь по наладке строительного оборудования, токарь и слесарь по наладке промышленного оборудования. В послевоенные годы перечень профессий увеличился. Стали готовить газоэлектросварщиков и слесарей по наладке электрооборудования, бульдозеристов, взрывников, литейщиков, киномехаников для сел Амурской области и преподавателей труда для школ города Райчихинска.
А какая была для курсантов радость и гордость носить форму с эмблемой трудовых резервов на черных петлицах шинели и представлять себя завтрашними горняками и строителями! Их судьбы - трудная судьба всего военного и послевоенного поколения. Из этих выпусков вышли прославленные мастера своего дела. После окончания Райчихинской школы ФЗО Иван Канынин приступил к работе сначала помошником, а затем машинистом парового экскаватора на Северном разрезе треста «Райчихуголь» И сразу 17 летний юноша возглавил фронтовую комсомольско - молодежную бригаду. Сознание того, что они трудятся во имя Победы придавало им силы. В 1945 году он сел за рычаги электрического экскаватора, а в 1948 году о нем узнал весь Советский Союз - Ивану Ивановичу Каньшину было присвоено звание Героя Социалистического тр^да. Уехали из нашей деревни и два моих старших брата в школу ФЗО города Свободного. После учебы они были направлены работать на угольные разрезы г. Райчихинска. Вот так школы ФЗО помогли встать на ноги, получить рабочую профессию многим тысячам советских детей и подростков.
Вчерашние дети войны, а сегодня седовласые ветераны труда угольной отрасли, удостоенные многих правительственных наград, собираясь на свой профессиональный праздник - День Шахтера сразу вспоминают холодное голодное детство, вспоминают как из всех сел Амурской области разрешили выезжать. И подростки ехали учиться в тогда еще только начинающий строится на зыбунах, марях и болотах шахтерский городок Райчихинск, еще не значившийся на картах нашей Родины. В сущности, наш юный город строили и работали в нем бывшие дети войны. А ведь как им было после учебы тяжело работать потому, что было мало опыта и послевоенный парк экскаваторов в тресте «Райчихуголь» был далек от совершенства.
На таких встречах ветераны вспоминают свою любовь и юности первый вальсок. Вспоминают как переезжали из одноэтажных длиннющих бараков, которые строили пленные японцы, в пятиэтажки, справляя новоселье. Чтобы поддерживать здоровье ездили в Дома отдыха и санатории. На каждый новый фильм ходили с женами в наши кинотеатры, а также посещали в Доме культуры угольщиков концерты заезжих артистов. Еще на встречах заводили речь о том, как выполняли и перевыполняли планы по вскрыше породы и добычи угля. Вблизи от города, где производилась рекультивация отвалов, половина из них отдавалась под лесонасаждения, а половина под огороды. Впоследствии горняки на этих огордных участках вблизи озер от бывших выемок угля строили даже 2-х этажные дома с погребом и гаражом, садили плодово-ягодные деревья. Когда выдавалась жаркое лето, горняки с семьями проводили на даче свой отпуск.
Сегодня Райчихинск с отсутствием ветхого жилья, один из красивейших городов Амурской области, который раскинул свои крылья на километры вокруг. Город - труженик. Город юбиляр - в 2022 году горняки будут праздновать 90 - летие угледобывающего предприятия г. Райчихинска.
Какая-то закономерность, я начала свой рассказ с реки Селемджи и вот заканчивая писать я возвращаюсь снова туда, к этой речке, где прошло мое детство. Зная расписание пароходов, я босоногой девчушкой бежала через всю деревню на пристань, чтобы увидеть вдали на излучине, где впадает река Зея в Селемджу, идущий по голубой лазури реки белый пароход, а вокруг полная таинственных прелестей красивая тайга. Взору открывалась панорама, достойная кисти художника.
Представителей моего поколения с каждым днем становится все меньше и меньше. Причиной этому возраст, приход болезней, часть из которых была приобретена в «сороковые роковые»
Сегодня я пишу свой рассказ чтобы сказать СПАСИБО людям, первый подвиг совершившим в годы Великой Отечественной войны, а второй - после неё. В войну они сохранили нам Родину, а после войны сохранили для Родины нас.
